Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца
родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Чтоб всей
родне твоей
не довелось видеть света божьего!
Потом свою вахлацкую,
Родную, хором грянули,
Протяжную, печальную,
Иных покамест нет.
Не диво ли? широкая
Сторонка Русь крещеная,
Народу в ней тьма тём,
А ни в одной-то душеньке
Спокон веков до нашего
Не загорелась песенка
Веселая и ясная,
Как вёдреный денек.
Не дивно ли?
не страшно ли?
О время, время новое!
Ты тоже в песне скажешься,
Но как?.. Душа народная!
Воссмейся ж наконец!
Теперь уж
не до гордости
Лежать в
родном владении
Рядком с отцами, с дедами,
Да и владенья многие
Барышникам пошли.
Хозяйка
не ответила.
Крестьяне, ради случаю,
По новой чарке выпили
И хором песню грянули
Про шелковую плеточку.
Про мужнину
родню.
Пастух уж со скотиною
Угнался; за малиною
Ушли подружки в бор,
В полях трудятся пахари,
В лесу стучит топор!»
Управится с горшочками,
Все вымоет, все выскребет,
Посадит хлебы в печь —
Идет
родная матушка,
Не будит — пуще кутает:
«Спи, милая, касатушка,
Спи, силу запасай!
Разломило спину,
А квашня
не ждет!
Баба Катерину
Вспомнила — ревет:
В дворне больше году
Дочка… нет
родной!
Славно жить народу
На Руси святой!
Был господин невысокого рода,
Он деревнишку на взятки купил,
Жил в ней безвыездно
тридцать три года,
Вольничал, бражничал, горькую пил,
Жадный, скупой,
не дружился
с дворянами,
Только к сестрице езжал на чаек;
Даже с
родными,
не только
с крестьянами...
Опять я испугалася,
Макара Федосеича
Я
не узнала: выбрился,
Надел ливрею шитую,
Взял в руки булаву,
Как
не бывало лысины.
Смеется: — Что ты вздрогнула? —
«Устала я,
родной...
Так, схоронив покойника,
Родные и знакомые
О нем лишь говорят,
Покамест
не управятся
С хозяйским угощением
И
не начнут зевать, —
Так и галденье долгое
За чарочкой, под ивою,
Все, почитай, сложилося
В поминки по подрезанным
Помещичьим «крепям».
И то уж благо: с Домною
Делился им; младенцами
Давно в земле истлели бы
Ее
родные деточки,
Не будь рука вахлацкая
Щедра, чем Бог послал.
Громко кликала я матушку.
Отзывались ветры буйные,
Откликались горы дальние,
А
родная не пришла!
День денна моя печальница,
В ночь — ночная богомолица!
Никогда тебя, желанная,
Не увижу я теперь!
Ты ушла в бесповоротную,
Незнакомую дороженьку,
Куда ветер
не доносится,
Не дорыскивает зверь…
Красивая, здоровая.
А деток
не дал Бог!
Пока у ней гостила я,
Все время с Лиодорушкой
Носилась, как с
родным.
Весна уж начиналася,
Березка распускалася,
Как мы домой пошли…
Хорошо, светло
В мире Божием!
Хорошо, легко,
Ясно н а ́ сердце.
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить отца
родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться
не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Г-жа Простакова. Пронозила!.. Нет, братец, ты должен образ выменить господина офицера; а кабы
не он, то б ты от меня
не заслонился. За сына вступлюсь.
Не спущу отцу
родному. (Стародуму.) Это, сударь, ничего и
не смешно.
Не прогневайся. У меня материно сердце. Слыхано ли, чтоб сука щенят своих выдавала? Изволил пожаловать неведомо к кому, неведомо кто.
Г-жа Простакова (стоя на коленях). Ах, мои батюшки, повинную голову меч
не сечет. Мой грех!
Не губите меня. (К Софье.) Мать ты моя
родная, прости меня. Умилосердись надо мною (указывая на мужа и сына) и над бедными сиротами.
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь
не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится.
Не век тебе, моему другу,
не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь
не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать
родная. (Отходит с Митрофаном.)
Г-жа Простакова.
Родной, батюшка. Вить и я по отце Скотининых. Покойник батюшка женился на покойнице матушке. Она была по прозванию Приплодиных. Нас, детей, было с них восемнадцать человек; да, кроме меня с братцем, все, по власти Господней, примерли. Иных из бани мертвых вытащили. Трое, похлебав молочка из медного котлика, скончались. Двое о Святой неделе с колокольни свалились; а достальные сами
не стояли, батюшка.
Г-жа Простакова (бросаясь обнимать Софью). Поздравляю, Софьюшка! Поздравляю, душа моя! Я вне себя от радости! Теперь тебе надобен жених. Я, я лучшей невесты и Митрофанушке
не желаю. То — то дядюшка! То-то отец
родной! Я и сама все-таки думала, что Бог его хранит, что он еще здравствует.
Простаков. Ах, отец
родной! Мы уж видали виды. Я к ним и появиться
не смею.
Изложив таким манером нечто в свое извинение,
не могу
не присовокупить, что
родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас — благочестие, Рим заражало буйство, а нас — кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас — начальники.
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в
родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно,
не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
— Да вот посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну. Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется, вот как отцу
родному стараюсь. Я и сам
не люблю дурно делать и другим
не велю. Хозяину хорошо, и нам хорошо. Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
В глазах
родных он
не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего
не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Когда она родила, уже разведясь с мужем, первого ребенка, ребенок этот тотчас же умер, и
родные г-жи Шталь, зная ее чувствительность и боясь, чтоб это известие
не убило ее, подменили ей ребенка, взяв родившуюся в ту же ночь и в том же доме в Петербурге дочь придворного повара.
Сначала полагали, что жених с невестой сию минуту приедут,
не приписывая никакого значения этому запозданию. Потом стали чаще и чаще поглядывать на дверь, поговаривая о том, что
не случилось ли чего-нибудь. Потом это опоздание стало уже неловко, и
родные и гости старались делать вид, что они
не думают о женихе и заняты своим разговором.
Русская девушка эта, по наблюдениям Кити,
не была
родня мадам Шталь и вместе с тем
не была наемная помощница.
— Если свет
не одобряет этого, то мне всё равно, — сказал Вронский, — но если
родные мои хотят быть в родственных отношениях со мною, то они должны быть в таких же отношениях с моею женой.
Мадам Шталь узнала впоследствии, что Варенька была
не ее дочь, но продолжала ее воспитывать, тем более что очень скоро после этого
родных у Вареньки никого
не осталось.
Они возобновили разговор, шедший за обедом: о свободе и занятиях женщин. Левин был согласен с мнением Дарьи Александровны, что девушка,
не вышедшая замуж, найдет себе дело женское в семье. Он подтверждал это тем, что ни одна семья
не может обойтись без помощницы, что в каждой, бедной и богатой семье есть и должны быть няньки, наемные или
родные.
Он
не раздеваясь ходил своим ровным шагом взад и вперед по звучному паркету освещенной одною лампой столовой, по ковру темной гостиной, в которой свет отражался только на большом, недавно сделанном портрете его, висевшем над диваном, и чрез ее кабинет, где горели две свечи, освещая портреты ее
родных и приятельниц и красивые, давно близко знакомые ему безделушки ее письменного стола. Чрез ее комнату он доходил до двери спальни и опять поворачивался.
— Позволь мне
не верить, — мягко возразил Степан Аркадьич. — Положение ее и мучительно для нее и безо всякой выгоды для кого бы то ни было. Она заслужила его, ты скажешь. Она знает это и
не просит тебя; она прямо говорит, что она ничего
не смеет просить. Но я, мы все
родные, все любящие ее просим, умоляем тебя. За что она мучается? Кому от этого лучше?
Княгиня Щербацкая находила, что сделать свадьбу до поста, до которого оставалось пять недель, было невозможно, так как половина приданого
не могла поспеть к этому времени; но она
не могла
не согласиться с Левиным, что после поста было бы уже и слишком поздно, так как старая
родная тетка князя Щербацкого была очень больна и могла скоро умереть, и тогда траур задержал бы еще свадьбу.
Потом приехали
родные, и начался тот блаженный сумбур, из которого Левин
не выходил до другого дня своей свадьбы.
Но зато Варенька, одинокая, без
родных, без друзей, с грустным разочарованием, ничего
не желавшая, ничего
не жалевшая, была тем самым совершенством, о котором только позволяла себе мечтать Кити.
Княжна Варвара была тетка ее мужа, и она давно знала ее и
не уважала. Она знала, что княжна Варвара всю жизнь свою провела приживалкой у богатых родственников; но то, что она жила теперь у Вронского, у чужого ей человека, оскорбило ее за
родню мужа. Анна заметила выражение лица Долли и смутилась, покраснела, выпустила из рук амазонку и спотыкнулась на нее.
Убеждение Левина в том, что этого
не может быть, основывалось на том, что в глазах
родных он невыгодная, недостойная партия для прелестной Кити, а сама Кити
не может любить его.
Даже до мелочей Сергей Иванович находил в ней всё то, чего он желал от жены: она была бедна и одинока, так что она
не приведет с собой кучу
родных и их влияние в дом мужа, как его он видел на Кити, а будет всем обязана мужу, чего он тоже всегда желал для своей будущей семейной жизни.
В церкви была вся Москва,
родные и знакомые. И во время обряда обручения, в блестящем освещении церкви, в кругу разряженных женщин, девушек и мужчин в белых галстуках, фраках и мундирах,
не переставал прилично тихий говор, который преимущественно затевали мужчины, между тем как женщины были поглощены наблюдением всех подробностей столь всегда затрогивающего их священнодействия.
Из его
родных гостил в это лето у них один Сергей Иванович, но и тот был
не Левинского, а Кознышевекого склада человек, так что Левинский дух совершенно уничтожался.
Место это он получил чрез мужа сестры Анны, Алексея Александровича Каренина, занимавшего одно из важнейших мест в министерстве, к которому принадлежало присутствие; но если бы Каренин
не назначил своего шурина на это место, то чрез сотню других лиц, братьев, сестер,
родных, двоюродных, дядей, теток, Стива Облонский получил бы это место или другое подобное, тысяч в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как дела его, несмотря на достаточное состояние жены, были расстроены.
Не одни сестры, приятельницы и
родные следили за всеми подробностями священнодействия; посторонние женщины, зрительницы, с волнением, захватывающим дыхание, следили, боясь упустить каждое движение, выражение лица жениха и невесты и с досадой
не отвечали и часто
не слыхали речей равнодушных мужчин, делавших шутливые или посторонние замечания.
— Все… только говорите правду… только скорее… Видите ли, я много думала, стараясь объяснить, оправдать ваше поведение; может быть, вы боитесь препятствий со стороны моих
родных… это ничего; когда они узнают… (ее голос задрожал) я их упрошу. Или ваше собственное положение… но знайте, что я всем могу пожертвовать для того, которого люблю… О, отвечайте скорее, сжальтесь… Вы меня
не презираете,
не правда ли?
— Константин Федорович! Платон Михайлович! — вскрикнул он. — Отцы
родные! вот одолжили приездом! Дайте протереть глаза! Я уж, право, думал, что ко мне никто
не заедет. Всяк бегает меня, как чумы: думает — попрошу взаймы. Ох, трудно, трудно, Константин Федорович! Вижу — сам всему виной! Что делать? свинья свиньей зажил. Извините, господа, что принимаю вас в таком наряде: сапоги, как видите, с дырами. Да чем вас потчевать, скажите?
— Он подловат и гадковат,
не только что пустоват, — подхватила живо Улинька. — Кто так обидел своих братьев и выгнал из дому
родную сестру, тот гадкий человек…
Хозяина
не было; встретила их жена,
родная сестра Платонова, белокурая, белоликая, с прямо русским выраженьем, так же красавица, но так же полусонная, как он.
— Ну нет, в силах! У тетушки натура крепковата. Это старушка — кремень, Платон Михайлыч! Да к тому ж есть и без меня угодники, которые около нее увиваются. Там есть один, который метит в губернаторы, приплелся ей в
родню… бог с ним! может быть, и успеет! Бог с ними со всеми! Я подъезжать и прежде
не умел, а теперь и подавно: спина уж
не гнется.
Подошедши к бюро, он переглядел их еще раз и уложил, тоже чрезвычайно осторожно, в один из ящиков, где, верно, им суждено быть погребенными до тех пор, покамест отец Карп и отец Поликарп, два священника его деревни,
не погребут его самого, к неописанной радости зятя и дочери, а может быть, и капитана, приписавшегося ему в
родню.
Вы
не поверите, ваше превосходительство, как мы друг к другу привязаны, то есть, просто если бы вы сказали, вот, я тут стою, а вы бы сказали: «Ноздрев! скажи по совести, кто тебе дороже, отец
родной или Чичиков?» — скажу: «Чичиков», ей-богу…
В один год так ее наполнят всяким бабьем, что сам
родной отец
не узнает.